Интервью с С. Губайдулиной
Источник: журнал Огонёк, №9, 1989, статья в оригинале называется «Есть музыка над нами..».
Длительное время произведения Софии Губайдулиной практически не исполнялись у нас. Невозможно было найти нот и пластинок с её музыкой. И при этом творчество Губайдулиной признано, узнаваемо во всём мире, исполнение её вещей становится событием крупнейших международных фестивалей. Лишь недавно завеса молчания оказалась прорвана: авторские концерты в Москве и Ленинграде, участие в организуемых Союзом композиторов СССР международных и всесоюзных музыкальных фестивалях.
Известный итальянский композитор Луиджи Ноно, говоря о музыке Губайдулиной, отметил её удивительное проникновение во внутренний мир человека. Несуетная значимость её музыки, тонкость и очарование, попытка выразить жизнь духа в пространстве, времени, бесконечности и вызывают интерес слушателей. Творчество Губайдулиной философично.
С Софьей Губайдулиной беседует наш корреспондент Дмитрий Каданцев.
– Вы представляете то направление в советской музыке, которое определяют как авангард. Многие зарубежные музыканты утверждают, что именно советский авангард представляет наиболее интересное явление в музыкальном течении. Что вы об этом думаете?
– Будучи длительное время, в 50-е и 60-е годы, изолированной от мирового музыкального процесса, новая советская музыка шла своими путями, приобретая свои специфические черты. Современная музыка в любой другой стране носит сегодня во многом интернациональный характер, наша же обратилась к собственным истокам, искала глубинные взаимосвязи ушедшего и настоящего, разрабатывала философскую сторону музыкального творчества.
Нечто подобное происходило в Германии в XVIII веке, когда интеллигенция, лишённая возможности активно влиять на экономику, политику, культурный процесс, обратила свои духовные искания в глубь вещей. Результат этого – известный Ренессанс немецкой музыки, философии, культуры в целом.
Наибольший поиск происходит сейчас в советской «неформальной» музыке – поиск новой трактовки языка музыкальных инструментов, законов расположения музыкальных тел в пространстве. Некоторое внешнее сходство нашей авангардной музыки с западной иногда не позволяет увидеть глубокое внутреннее различие, обусловленное разными культурными традициями, иным историческим фоном России. Наша музыка не столь конкретна в передаче атмосферы современной жизни, она более вневременна.
Придавленные безвременьем, многие музыканты ушли на существование в другом времени, когда и результаты поисков не могут быть видны сразу. Но именно в такие периоды нация, я уверена, делает что-то существенное и в своём самосознании, и в собственной культуре.
– Для нашей публики уже не секрет, что концерты Шнитке, Денисова, Губайдулиной, Арво Пярта собирают огромные аудитории зарубежных слушателей. А недавний фестиваль советской музыки в Бостоне стал поистине беспрецедентным: за 20 дней прозвучало около ста одних только премьер, шестьсот исполнителей играли произведения 20 крупнейших советских композиторов. Чем вызван таком интерес?
– В нашей культуре всегда существовали какие-то черты, которые не имели ни Запад, ни Восток. Прежде всего – интравертность, устремлённость в себя, сосредоточенность, свойство, во многом утраченное западноевропейской культурой. Мне кажется, что у нас, по существу, и не было авангарда. Я глубоко убеждена, что само употребление слова «авангард» довольно сомнительно. Сущность этого слова в искусстве – требование идти впереди социума – меня мало привлекает как художника. Более того, группа композиторов, которую называют сейчас авангардистами, никогда не ставила перед собой задачу быть во главе социума.
Что же касается употребления этого слова для обозначения принципиально нового в искусстве, то здесь оно может быть уместно, хотя и крайне редко. Может быть, раз в 400 или 300 лет появляется направление которое можно было бы назвать авангардным, или же, говоря иначе, актуальным. Искусство Возрождения было принципиально новым именно потому, что оно подытожило накопление нового мышления за предшествующие 400-500 лет. Далее начался период эволюции языка художественного мышления. Говорить же о существовании у нас музыкального авангарда в 70-е и 80-е годы сомнительно Скорее сейчас возникает новая особая материя музыкального языка, более актуальная именно для нашего времени: на это так или иначе должен реагировать композитор.
Я думаю, что из множества направлений поиска в современной музыке одно из самых привлекательных то, которое А. Шнитке назвал «полистилистикой».
Полистилистически работают Василий Сильвестров, Александр Кнайфель, Арво Пярт, для творчества которых характерна множественность сочетаний различных направлений, и порой нельзя даже предположить, где именно композитор найдёт ответ...
– Безусловно, на художника не может не оказывать влияния среда, социальный фон существования музыки...
– Я думаю, художник весьма зависит от общества, в котором он живёт. Он может ощущать себя, например, абсолютно одиноким, когда перестаёт надеяться, что его выслушают: вот это и зависит от общества. Длительное время я сочиняла, зная, что меня никто не будет слушать. У меня не было надежды встретить исполнителя, который захочет играть мою музыку. Но и в дальнейшем, когда появились исполнители, заинтересованные в моей музыке, она длительное время не могла проникнуть на концертные площадки из-за упорною противодействия Союза композиторов, других внешних сил. И вот это я называю вторым состоянием. Я точно знаю, что моё сочинение уже кому-то нужно, но не будет исполнено.
И третье состояние: когда я точно знаю, что вот этот исполнитель обязательно сыграет мою вещь, и притом в определённый срок. Как ни странно, все эти различные состояния музыканта отражаются на его произведениях совершенно конкретно. Например, когда я точно знаю, что музыка, над которой я работаю, будет исполнена, письмо становится очень ясным, прозрачным и практичным.
А, скажем, отсутствие исполнителя, противодействие чиновников приводили к тому, что в создаваемых произведениях я обращалась к высшему началу мира, позволяя себе любые сложнейшие конструкции. Я даже не заботилась, возможно ли реализовать это в исполнении.
– Как вы относитесь к отрицательный отзывам о вашем творчестве?
– Как и всякого человека, отрицательные отзывы меня огорчают. Но, с другой стороны, в этом отношении я закалённый человек. Нельзя сказать, чтобы я рвала на себе волосы, читая очередную разгромную статью секретаря нашего творческого союза. Я привыкла относиться к этому спокойно. Гораздо больше меня волнуют какие-то собственные погрешности, возможность заниматься музыкой столько часов в день, сколько мне необходимо. Я думаю, не стоит своё настроение приводить в зависимость от внешних обстоятельств.
– Сложившаяся сейчас в музыке ситуация могла бы быть названа «экспортом культуры»: ряд крупнейших исполнителей, творческих коллективов, композиторов работают практически только на зарубежного слушателя. Их принимает весь мир, но они почти неизвестны нам. Я имею в виду ансамбль Марка Пекарского, Татьяну Гринденко, пианиста Николая Петрова…
– Я думаю, что причины создавшейся ситуации были вызваны невозможностью для ряда композиторов исполнять свои произведения на родине. Из того отчаянного положения, в котором находились многие композиторы моего поколения, нас буквально «вытащили» на собственном энтузиазме иностранные менеджеры и советские исполнители, выступающие за рубежом. Вся эта «экспортная ситуация» возникла искусственно только оттого, что какие-то деятели, занимающиеся организацией концертов, по своим личным соображениям тормозили естественный ход развития музыкальной культуры страны.
– Софья Асгатовна, как вы думаете, почему же именно это направление в музыке в течение нескольких десятилетий вызывало столь горячее неприятие со стороны чиновников от культуры?
– Я глубоко убеждена, что речь тут шла не о музыке, не о каких-то авангардных средствах; ничего в этом смысле особенного в нашей музыке не было. Причина в том, что вся наша музыка была нежелательным феноменом освобождённости, внутренней освобождённости личности. Неприятной и неприемлемой была сама позиция внутренней независимости, и где это чувствовалось в музыке, там накладывалось вето.
– Что вы можете сказать о нынешней организации музыкального процесса, в частности о положении в Союзе композиторов?
– Если набирающая сейчас силу демократизация нашего общества станет необратимой, то процесс перестройки коснётся и нашего союза. Музыканты в силу особенностей своего творчества в большинстве своём инертны, разобщены. Ни одна профессия не требует такого ежедневного многочасового одиночества, не разъединяет так, как наша.
– Мне кажется, самое печальное следствие эпохи застоя – это отсутствие интереса у широкой публики к серьёзной современной музыке.
– Не убеждена, что это так: я видела массу полупустых залов и на концертах классической старинной музыки. В этом плане современная музыка ничуть не в худшем положении, чем классическая. С другой стороны, не вижу никакой катастрофы в том, что серьёзной музыкой увлекается не слишком большое число населения. Это элитарное искусство.
– Кстати, Софья Асгатовна, современное искусство часто обвиняют в труднодоступности...
– Я считаю, что абсолютно необходимо иметь элитарную культуру. Без неё нация не выживет. Многие тенденции в искусстве и культуре развиваются под влиянием требований, которые содержатся в социуме. И его многослойность обусловливает существование различных культур. Массовая культура не должна мешать существованию элитарной культуры. Простым большинством здесь ничего не решается. Культура принадлежит народу именно тогда, когда служит всему народу. То есть может удовлетворить все слои общества. Без элитарной культуры нация не может быть здоровым организмом. Тициан, Толстой – это тоже во многом элитарная культура. И творчество многослойно, и за внешней доступностью существуют такие глубины, вход в которые строго «ограничен».
– Если нам попробовать выйти за рамки искусства, в чём на ваш взгляд, особенность современного общественного сознания, сложившейся исторической ситуации?
– Самая большая особенность – жизнь в век реального апокалипсиса. Ни один из других периодов истории не даёт нам такой реальности конца мира. Это откладывает отпечаток на все области нашей жизни, на все наши поступки.
Сознание конца мира уже существовало в некоторых точках истории. Так, всё время ждали конца мира первые христиане. Для первых христиан конец мира есть благо, спасение праведников. У нашего сознания нет никакой надежды на то, что праведники спасутся.
– Что же в таком случае наша перестройка?
– Попытка задержать апокалипсис. Весь смысл человеческой жизни – в преодолении, в попытке отдалить собственную смерть. Перестройка показывает, что в нашей стране ещё есть живые клетки, которые сопротивляются распаду духа...