У истоков искусства и религии 1/2

Источник: «Наука и религия» № 12 за 1981 год и №1 за 1982 год. Долго решал в какой именно раздел поместить эту статью. Помещаю сюда, а не в (анти)религию, т.к. всё-таки ключевым здесь является искусство и возникновение мировоззрения с исторической и научной точек зрения, а не мифология как таковая.

Картинки из статьи (2-3 штуки) решил не выкладывать из-за плохого качества. Титульная картинка не из статьи ;-)

В издательстве политической литературы ЦК КПСС готовится к изданию монография профессора Д. М. Угриновича «Искусство и религия». Проблема соотношения искусства и религии вызывает большой интерес самой различной читательской аудитории. Многие аспекты этой проблемы являются пока дискуссионными, требуют дальнейшего исследования, глубокого изучения и обсуждения. Автор книги не претендует на окончательное решение всех затронутых вопросов. Некоторые его суждения и выводы носят гипотетический характер. В особенности это относится к происхождению искусства и религии, чему посвящена первая глава книги. Публикуем её сокращённый вариант.

Интерес к проблеме происхождения искусства и религии связан, во-первых, с многочисленными открытиями произведений первобытного искусства, которые вот уже в течение ста лет удивляют мир. Эти открытия заставляют пересматривать прежние представления о жизни и культуре первобытных людей, их материальных и духовных потребностях.

Публикации по вопросу о происхождении искусства и религии вызывают интерес и в связи с тем, что в них затрагиваются коренные мировоззренческие проблемы, от решения которых во многом зависит понимание как искусства, так и религии.

В немарксистской специальной литературе до сих пор пользуется влиянием так называемая магическая концепция происхождения искусства, выводящая его из магических верований и обрядов. В советской литературе эта концепция давно уже была подвергнута справедливой критике. Отвергая магическую концепцию как методологически несостоятельную, советские учёные придерживаются нескольких не во всём между собой совпадающих точек зрения на возникновение искусства и религии и их соотношение в первобытном обществе. Известное распространение, в частности, получил взгляд, согласно которому искусство возникло якобы гораздо раньше магии и религии. Этим некоторые авторы пытались объяснить удивительный, хотя и наивный, реализм древнейших первобытных изображений. Однако, на наш взгляд, подобное понимание проблемы противоречит фактам.

Суть концепции, которую мы здесь излагаем, состоит в следующем: хотя искусство и религия порождены принципиально различными социальными потребностями, возникли они в одно время и реализовались первоначально в единой, не расчлененной системе духовно-практической деятельности, которую представлял собой первобытный мифологически-обрядовый комплекс.

ДВЕ СТОРОНЫ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ПРАКТИКИ

Истоки духовных потребностей людей следует искать в их материальной практике, трудовой, производственной деятельности. Связь зачатков искусства и религии с производственной деятельностью человека чётко прослеживается уже в первобытную эпоху.

Для понимания истоков художественного творчества и религиозных верований необходимо прежде всего вычленить две стороны человеческой практики. Общественная практика, то есть производство людьми материальных благ, включает в себя как объективные отношения людей к природе, так и объективные (не зависящие от их сознания) отношения между людьми. Эти практические отношения людей к объективному миру (к природе и к другим людям) имеют две стороны, без выяснения которых нельзя правильно понять социальные истоки и искусства и религии. Одна сторона человеческой практики выражает и фиксирует степень господства людей над объективным миром, другая – отражает господство объективных условий жизни над людьми. Рассмотрим эти две стороны общественной практики на примере воздействия людей на природу, то есть на основе их трудовой деятельности.

В процессе труда люди преобразуют природу, удовлетворяя свои материальные потребности. Характер и масштабы воздействия людей на природу определяются уровнем их производительных сил, прежде всего состоянием средств труда. Чем более развиты средства труда, тем в большей степени человек становится господином природы, тем полнее использует её силы.

Таким образом, в отношениях человека и природы одна сторона фиксирует и выражает уровень господства людей над природой, степень овладения ею. Другая характеризует господство природы над людьми, отражает бессилие людей перед теми или иными природными факторами и явлениями. Соотношение этих сторон меняется по мере развития производительных сил, по мере исторического прогресса общества, в ходе которого люди всё глубже и полнее познают законы природы, все больше освобождаются от власти непонятных им природных сил. В этом смысле люди становятся все более свободными в своих действиях. Происходит движение от несвободы и зависимости к всё большей свободе.

Диалектика исторического развития такова, что в сфере отношений между людьми переход от несвободы к свободе произошел гораздо позднее, только в процессе строительства социализма. В течение продолжительной исторической эпохи, включавшей в себя все некоммунистические формации, человечество оставалось во власти стихийных общественных сил, сущности которых оно не понимало и действие которых было не в состоянии контролировать. Только с переходом к социализму, когда общественная необходимость реализуется через сознательную деятельность людей, познавших эту необходимость, соотношение двух сторон общественной практики коренным образом меняется и в сфере отношений между людьми. Происходит скачок, который Ф. Энгельс назвал переходом из царства необходимости в царство свободы.

Эти две стороны общественной практики существовали уже в первобытном обществе. Соотношение их на заре человеческой истории было специфическим: люди делали только первые шаги на пути подчинения себе объективных условий жизни и, следовательно, в их практической деятельности несвобода и зависимость явно преобладали над свободой. При этом следует учитывать, что в разных видах практической деятельности и даже в разных ситуациях мера свободы людей была различной. Это в конечном счёте обусловливало и разграничение применявшихся первобытными людьми средств воздействия на природу: в одном случае это были реальные средства практического воздействия, подкрепляемые знаниями и опытом, в другом случае – иллюзорные средства, когда желаемое выдавалось за действительное.

О СОЦИАЛЬНЫХ ИСТОКАХ ИСКУССТВА

Зачатки художественного творчества возникали в непосредственной связи с двумя сторонами жизни первобытных людей. Во-первых, в процессе трудовой деятельности, прежде всего изготовления орудии труда. Во-вторых, в процессе развития средств общения между людьми.

Изготовление средств труда, как известно, – главный фактор развития человеческого сознания. Чтобы найти необходимый материал для орудия (например, кремень), чтобы придать этому материалу нужную форму, необходимо иметь в сознании образ желаемого объекта, осознавать, пусть в примитивной форме, характер воздействия этого объекта на окружающее. Иначе говоря, сознание, обслуживающее деятельность (изготовление орудий), должно было выйти за рамки единичной, сиюминутной ситуации и создать образ, предваряющий результаты трудовых действий.

Конечно, первые шаги на пути изготовления орудий первобытные люди делали очень медленно, на основе тысячекратно повторяемых проб и ошибок. Генетически не сознание предшествовало изготовлению орудий, а, напротив, первые попытки изготовления орудий, сопровождавшиеся соответствующим изменением передних конечностей, предшествовали развитию сознания. Согласно выводам антропологов, изменение руки предшествовало изменению мозга. Однако, раз возникнув, сознание, бесспорно, стало необходимым условием целесообразной деятельности людей, направленной на изготовление орудий.

На определенной ступени развития трудовой деятельности возникали зачатки эстетического освоения мира, эстетического отношения к орудиям труда. Люди стали получать удовлетворение не только от того, что они создали предмет, необходимый для производства средств существования, но и от самого процесса овладения материалом, от умения использовать свойства материала, подчинить их своему замыслу, своей цели. Создавая орудия труда, люди получили возможность выявить такие свойства вещей, как, например, симметрия, ритм. И не просто выявить, а насладиться этим. А это значит, что люди начинали осваивать мир не только по законам необходимости и целесообразности, но и «по законам красоты». Эстетическое отношение к миру, таким образом, не было, вопреки мнению многих эстетиков и философов-идеалистов, оторвано от человеческой практики, не было результатом «чистой игры» или продуктом «высшего развития духа». Оно возникло в процессе и на основе трудовой деятельности, первоначально как её сторона.

Эта связь отчетливо прослеживается в эпоху, которую археологи называют «верхним палеолитом» (40–10 тыс. лет назад), то есть временем, когда впервые появились люди современного физического типа (кроманьонцы). Археологи нашли многочисленные орудия труда того времени, украшенные разнообразным орнаментом, а иногда резными или скульптурными изображениями животных. Важно отметить, что в этих изделиях украшения подчинены функциональному назначению орудия: красота не противостоит пользе, а лишь дополняет её. Выдающимся образцом подобных изделий служит копьеметалка, найденная а 1940 году в Мае д'Аэиле (Франция). Один её конец – крючок, в который при метании копья упирался конец его древка, – представляет собой скульптурное изображение козла. Как отмечает известный советский археолог А. П. Окладников, очертания тела животного и его поза здесь целиком зависят от формы куска материала и от назначения предмета. Поэтому козел изображен в своеобразном движении. Четыре его ноги собраны вместе и упираются в конец копьеметалки. Голова повернута назад, туловище наклонено. Козел будто удивленно смотрит на двух маленьких птиц, которые вырастают из конца его хвоста. Скомпонованные с ним в одно целое, они образуют выступ, крючок копьеметалки.

Зачатки искусства связаны не только с изготовлением орудий труда, но и с развитием общения между людьми. Первоначально (у формирующихся людей – питекантропов и синантропов) средства общения, по-видимому, были непосредственно вплетены в процесс деятельности и представляли собой нечленораздельные жесто-звуковые комплексы. В дальнейшем процесс общения отделяется от процесса труда. В верхнем палеолите, у людей современного физического типа развивается членораздельная звуковая речь, которая служит формой выражения логического понятийного мышления. Но, кроме того, средства общения реализуются в рисунке и жесте, которые в большинстве случаев являются элементами обрядового комплекса.

Формирование искусства в процессе и на основе коммуникативной деятельности людей подробно освещено в книге В. Шерстобитова. Хотя многие положения автора носят гипотетический и дискуссионный характер, единство художественной и коммуникативной деятельности первобытных людей исследовано им весьма полно. Поэтому, не останавливаясь на деталях этой сложной проблемы, выделим лишь наиболее существенные её аспекты. Думается, что В. Шерстобитов прав, когда подчеркивает, что происхождение как изобразительного, так и танцевально-музыкального искусства было непосредственно связано с развитием средств общения между людьми. Если мы рассмотрим наиболее древние изображения на палеолитических стоянках и в пещерах, то убедимся, что они, несомненно, были средством передачи определенной информации.

Содержание этой информации было различным, оно включало в себя и иллюзорные магические представления, но это не меняет сути дела. Рисунок с самого начала был не только реализацией эстетической потребности, но и средством выражения определенных образов и мыслей, передачи их другим людям. Обе эти стороны находились в неразрывном единстве, о чем говорят многие наблюдения этнографов. Так, например, индейцы племени бороро, нарисовав на песке животное в натуральную величину (тапира, пантеру), вынимали песок из контура, углубление засыпали пеплом от костра, а места глаз и пятен на шкуре животного покрывали темным песком. При лунном свете, в багровых отблесках костра рисунок казался реальной, расстеленной на песке шкурой зверя.

С этой точки зрения представляет значительный интерес исследование первобытного орнамента, проведённое сибирским археологом Б.А. Фроловым. Он убедительно показал, что возникновение орнамента в первобытном обществе было связано не только с формированием эстетической потребности в украшении, но и с развитием человеческого познания, в частности с формированием зачатков математических знаний. Причем познание чисел сочеталось здесь с выявлением и постижением ритма повторяющихся в первобытном орнаменте узоров и фигур.

Что же касается первобытного музыкального искусства, то наука до последнего времени почти не располагала фактами, позволяющими, хотя бы гипотетически, реконструировать его истоки. В связи с этим большой интерес вызвало сообщение о том, что украинские археологи не только обнаружили на Черниговщине целый ансамбль палеолитических музыкальных инструментов, сделанных из костей мамонта, но и сумели воспроизвести их звучание. Каждый инструмент издавал звуки различной высоты. Бедро мамонта, например, звучало подобно современному ксилофону.

Эти факты свидетельствуют о том, что искусство было порождено развитием человеческого труда и общения, совершенствованием человеческого сознания, материализованного в различных формах. Иначе говоря, истоки искусства лежат в той стороне практики, в которой находит своё проявление человеческая свобода.

Этому тезису на первый взгляд противоречит несомненная связь первобытного искусства с магией, с религией. На протяжении длительного периода многие буржуазные ученые, изучавшие палеолитическое искусство, утверждали, что искусство возникло из магических обрядов.

Первым эту концепцию сформулировал французский археолог и историк Соломон Рейнек. «Мы сталкиваемся тут, – писал он, – с магическим происхождением самого искусства, имеющего целью привлечь известного рода околдованием животных, которыми питается племя». Сторонником магической концепции был и западно- германский исследователь первобытного искусства Герберт Кюн. По его мнению, искусство с самого начала было подчинено религиозному культу и возникло из потребности «приблизиться» к божеству.

Чтобы правильно охарактеризовать соотношение искусства и религии в их генезисе, необходимо остановиться на двух вопросах. Во-первых, на социальных истоках магии как древнейшей, по нашему мнению, формы религии. И, во-вторых, на сущности и происхождении обряда как специфического эмоционально-смыслового комплекса.

СОЦИАЛЬНЫЕ КОРНИ МАГИИ

Магия – это совокупность верований и специфических колдовских действий, с помощью которых люди пытаются сверхъестественным образом воздействовать на окружающие их предметы и явления. В основе магии лежит вера в сверхъестественную связь между реальными объектами или действиями. Археологические и этнографические источники свидетельствуют о том, что древнейшие магические верования и обряды зародились очень давно, на самых ранних этапах развития первобытного общества, возможно ещё у неандертальцев в мустьерскую эпоху (100 тыс. лет назад). Мы разделяем точку зрения авторов, считающих магию древнейшей формой религии, в которой верования в сверхъестественное выступали ещё в самом примитивном, неразвитом виде.

Советский этнограф А. Ф Анисимов характеризует магические верования и обряды как попытки выдать желаемое за действительное. Судя по археологическим данным, древнейшими магическими обрядами были обряды овладения добычей и умножения пищи. В них ясно прослеживается генетическая связь магии с трудовой деятельностью. Возьмем типичный для многих племен обряд. Охотники рисуют на земле изображение животного, которое предстоит убить, и исполняют вокруг него особый ритуальный ганец, имитируя в нем движения охотника, преследующего зверя. Известен и другой вариант подобной магической пляски: танцующие рядились в маски, изображающие животных, на которых охотилось племя, и копировали их облик и повадки.

А. Ф. Анисимов приводит свидетельство одного этнографа о так называемой «бизоньей пляске» индейского племени майданов в Северной Америке. Бизоний танец они устраивали тогда, когда бизоньи стада удалялись от стойбищ индейцев. Танец преследовал цель вернуть добычу, обеспечить успех в охоте. В каждом туре пляски участвовали от пяти до пятнадцати индейцев. В руках – оружие. Танец, изображающий охоту, длится непрерывно две, а то и три недели, пока не появятся бизоны. Танцоры сменяют друг друга. Когда кто-либо из танцоров устаёт, он падает, подражая бизону, и в него пускают стрелу с затупленным наконечником. Присутствующие за ноги оттаскивают упавшего из круга и копируют свежевание бизона. Подобные обряды известны и у других народностей.

В этом обряде можно четко выделить нисколько существенных особенностей первобытной магии. Во-первых, становится ясно, что охотничья магия возникает как продолжение охотничьих, то есть трудовых, действий людей. Во-вторых, в «бизоньем танце» чётко выступает главная особенность магических обрядов овладения добычей. Этот танец – попытка выдать желаемое за действительное, подменить реальный процесс охоты его имитацией.

Иллюзорный, магический элемент здесь проявляется лишь в замене реального объекта охоты его «заместителем», роль которого играет либо изображение (рисунок, скульптура), либо человек в маске животного. Вспомним в этой связи известные слова К. Маркса о фетишизме: «Распаленная вожделением фантазия создает у фетишиста иллюзию, будто «бесчувственная вещь» может изменить свои естественные свойства для того только, чтобы удовлетворить его прихоть». Подобная же иллюзия создаётся и у участников магического обряда. «Распаленная вожделением» фантазия превращает процесс подражания охоте в саму охоту, ритуальное «убийство» зверя – в реальный способ обеспечения племени пищей.

Таковы зачатки магии. В этих первоначальных формах магический ритуал хотя и содержит в себе элементы веры в сверхъестественное (в виде веры в сверхъестественную связь между ритуалом и результатами самой охоты), но они здесь сочетаются с многими другими его сторонами: и с упражнением охотников в силе и ловкости, и с точным воспроизведением повадок зверя, и, наконец, с эмоционально-эстетическим освоением ритма телодвижений, что в дальнейшем послужит основой возникновения танца.

Какова же социальная потребность, вызвавшая к жизни магию как древнейшую, наиболее архаическую форму религиозных верований?

Первобытную магию рождает не сама трудовая деятельность, а её ограниченность, слабость, узость сферы её воздействия. Будучи не уверен в том, что сможет реальными практическими средствами обеспечить успех своих трудовых усилии, первобытный человек прибегал к мнимым, иллюзорным средствам воздействия на природу. В этой связи становится ясно, что первобытную магию (и религию вообще) рождало не просто незнание подлинных причин тех или иных явлений природы, как это думали этнографы-эволюционисты (Эд. Тэйлор и другие), её рождала неудовлетворенная практическая потребность воздействия на силы природы.

Первобытные люди во многих случаях не были в состоянии реальными практическими средствами обеспечить успех своих действии. Первобытный охотник, несмотря на всё его умение, часто оставался без добычи. Звери обходили его ловушки, а подчас и вовсе исчезали из того района, где он охотился. Одним словом, перед ним в борьбе за существование вставал, по меткому выражению русского этнографа Л. Я. Штернберга, «его величество случай». Трудовая деятельность первобытных людей, как правило, не могла гарантировать воспроизводство средств к существованию. Результат действий человека зачастую не соответствовал поставленной цели. Неуверенность первобытных людей в результатах их производственной деятельности, отсутствие реальных средств, обеспечивавших постоянный успех охоты, рыбной ловли и иных трудовых действии, и были основной причиной, побуждавшей людей той эпохи обращаться к иллюзорным, мнимым средствам практического воздействия.

Такое понимание причин, рождавших магию, подтверждается интересными исследованиями английского этнографа Б. Малиновского. Изучая быт жителей Тробриандовых островов (Меланезия), Малиновский попытался проанализировать, какие именно виды их трудовых действий сопровождаются магией. Оказалось, что магия предваряет и всегда сопровождает те виды трудовой деятельности, где налицо неуверенность в результатах человеческих действий, где большую роль играет случай, где охотника или рыболова подстерегает опасность. Например, рыбная ловля в безопасной лагуне не предваряется у островитян магическим ритуалом. И, напротив, рыбная ловля в открытом море, в особенности полная опасностей охота на акул, обязательно требует магических обрядов.

В сфере земледелия – подобное же разделение. Выращивание культур, требующее больших усилий и не всегда дающее ощутимый результат, сопровождается магией. Некоторые другие виды земледелия, более простые и более эффективные, избавлены от магических действий. Постройка каноэ, от которых зависит подчас жизнь рыболовов, требует сложных магических обрядов. Постройка же домов лишена магического сопровождения. На основании этих фактов Б. Малиновский пришёл к правильному выводу: «Мы находим магию там, где присутствуют элементы случая, а также весьма широко распространены эмоциональные коле6ания между надеждой и страхом».

Итак, можно констатировать, что между трудовой, производственной деятельностью первобытных людей и их магическими верованиями и обрядами существовала тесная связь. Но это была специфическая связь. Магия как бы восполняла с помощью иллюзий трудовую деятельность первобытных людей там, где последняя была слаба, ограничена в средствах, не могла постоянно обеспечить требуемый результат. Магия выступала как псевдозаменитель реальных средств воздействия на природу, она паразитировала на трудностях борьбы за существование.

Следовательно, социальная потребность, породившая магию (а магия – наиболее древняя форма религии), принципиально отлична от социальной потребности, породившей зачатки художественного творчества. Если социальные истоки искусства – в свободной творческой деятельности людей, в развитии их способностей, умений и знаний, то истоки магии (и религии в целом) – в ограниченности человеческой практики, в несвободе людей, в их зависимости от господствовавших над ними стихийных Сил.

Разграничив социальные потребности, породившие искусство и религию, мы сталкиваемся с тем фактом, что в первобытном обществе магия и искусство часто сливались и переплетались. Это слияние и переплетение происходило прежде всего в обрядах, к анализу которых мы и обратимся.

ПЕРВОБЫТНЫЙ ОБРЯД КАК СЛОЖНОЕ ПОЛИФУНКЦИОНАЛЬНОЕ ЯВЛЕНИЕ

Обряд, как уже было показано выше, возникает непосредственно из трудовой деятельности. Первоначально члены первобытной общины, совершая охотничий ритуал, как бы повторяли свои действия во время охоты, имитируя, с одной стороны, повадки зверя (либо с помощью его изображения на песке или на стене, либо обряжаясь в его личину), а с другой – действия охотников, которые необходимы для добычи этого зверя. Такого рода действия, конечно, не были простым повторением охоты: они становились действиями-символами, которые выражали и радость людей в связи с удачей, и их иллюзорную уверенность в том, что подобные действия обеспечат успех предстоящей охоты. Первые охотничьи обряды с самого начала включали в себя и зачатки эстетического отношения к миру.

В. Шерстобитов предложил интересную гипотезу: охотничий обряд возник из танца, с помощью которого охотники рассказывали сородичам об удачной охоте. Он высказал предположение, что первые рисунки животных возникли как раз в процессе такого рассказа о прошедшей охоте. Они как бы служили иллюстрацией к пляске-спектаклю, рассказывавшему об этом смертельно опасном, но жизненно важном для первобытной общины событии.

Можно предположить, что подобная эмоционально насыщенная пляска-рассказ повторялась после каждой удачной охоты. И это в конце концов сформировало веру первобытных людей в магическую силу самой пляски, якобы обеспечивавшей обильную добычу. Так, по-видимому, сформировался первый магический обряд овладения добычей. Эмоционально-экспрессивные действия, первоначально служившие средством сообщения о реальных событиях и одновременно выражавшие радость по поводу удачной охоты, постепенно превратились в действия-символы, главный смысл и назначение которых состояли в обеспечении удачной охоты в будущем.

Однако даже вполне сформировавшийся обряд никогда не выполнял только одну магическую функцию. Он представлял собой сложное многостороннее образование, которое служило формой реализации сразу нескольких социальных потребностей. Помимо удовлетворения потребности в иллюзорном восполнении практического бессилия первобытных людей (эта потребность реализовалась в вере в магическую, сверхъестественную силу обряда), обряд удовлетворял их познавательную, эмоционально-экспрессивную, учебно-воспитательную и эстетическую потребности.

В охотничьем танце, в изображениях и масках, которые были его компонентами, по свидетельству этнографов, очень точно фиксировались особенности поведения зверей, их повадки. В обряде тем самым находила свою реализацию потребность познания особенностей животных – объектов охоты и передача этих знаний новым поколениям. Далее. Во время обряда участники танца поражали изображения зверя копьями или дротиками. Эти действия развивали умения, силу и ловкость охотников и служили своеобразной практической подготовкой к охоте. Такая сторона обряда выступала особенно ясно, когда подобные ритуалы, совершаемые подростками и юношами, включались в состав инициации, знаменовавших переход подростков в состав взрослой мужской части общины.

Немаловажную роль играл первобытный обряд и как форма проявления эмоций, как способ эмоциональной разрядки. По мнению антропологов и археологов, первобытный человек был существом гораздо более эмоциональным, чем современный. Это вполне объяснимо. Первобытный человек гораздо чаще попадал в кризисные ситуации, грозившие ему гибелью. При непонимании причин подобных ситуаций бурная эмоциональная реакция на них была неизбежна. Бурные эмоции вызывал и успешный выход из подобных ситуаций. Чувства радости и торжества в этих случаях носили аффективный характер и требовали двигательной разрядки. Обряды и служили способом её реализации.

Наконец, обряд удовлетворял и зарождавшуюся эстетическую потребность первобытных людей. Он органически включал в себя компоненты как изобразительного искусства (рисунки, скульптуры зверя, его маски), так и танцевально-музыкального. Археологические данные свидетельствуют о том, что значительная часть рисунков животных на стенах пещер, а также их скульптурные изображения использовались первобытными людьми в обрядовых церемониях.

Так, в пещере Монтеспан (Франция) были найдены остатки трех скульптур пещерных львов. Шея и грудь одного льва были испещрены следами попаданий дротиков и копий. Другие две скульптуры были почти разбиты – также, очевидно, в результате попаданий в них копий и дротиков. В той же пещере обнаружена глиняная скульптура медведя. Между его передними ногами лежал череп молодого медведя, который, очевидно, первоначально увенчивал скульптуру. Эта скульптура была изрешечена круглыми дырками, вероятно, следами попаданий копий или дротиков. На глиняном полу сохранились многочисленные отпечатки человеческих ног.

Подобные примеры свидетельствуют о несомненной связи между изобразительным искусством эпохи палеолита и обрядами первобытных охотников. К этому выводу пришли многие исследователи первобытного искусства, в том числе А. П. Окладников, А. А. Формозов и другие. В то же время в советской литературе представлены и другие точки зрения. Например, В. Шерстобитов полагает, что следы ударов и ран на скульптурах зверей и на их изображениях в палеолитических пещерах объясняются тем, что эти изображения использовались в качестве своеобразного «учебного пособия») для обучения подростков искусству охоты. Б. А. Фролов подчеркивает познавательные функции древних анималистических изображений.

Думается, что перечисленные точки зрения не исключают, а скорее всего дополняют друг друга. Древние обряды представляли собой весьма сложные образования, которые одновременно удовлетворяли несколько социальных потребностей и выполняли несколько социальных функций. Отсюда следует вывод, что, хотя первобытное искусство и рождалось на принципиально иной социальной основе, чем первобытная религия, оно с самого начала развивалось в теснейшей связи с последней.

СОДЕРЖАНИЕ ПЕРВОБЫТНОГО ИЗОБРАЗИТЕЛЬНОГО ИСКУССТВА

В палеолитическом искусстве изображения животных преобладают над всеми иными изображениями. По подсчетам французского исследователя А. Леруа-Гурана, в 66 пещерах с росписями имеется 610 изображений лошадей, 510 бизонов, 205 мамонтов, 176 козлов, 137 туров, 135 ланей, 112 благородных оленей, 84 северных оленей, 36 медведей, 29 львов, 16 носорогов. На территории СССР также найдены многочисленные скульптурные и живописные изображения животных палеолитической эпохи. Научной сенсацией было открытие палеолитической живописи в Каповой пещере на Урале в 1959 году. Здесь отчетливо видны нанесённые краской на скале изображения мамонтов, носорогов и лошадей.

Можно ли назвать случайностью преобладание зверей в палеолитическом изобразительном искусстве? Многие исследователи отмечают реалистический характер древних анималистических изображений.

Б. А. Фролов подчёркивает, что создавший эти рисунки и скульптуры первобытный человек «великолепно знал анатомические особенности множества видов зверей, их поведение, физиологию, определённые элементы зоопсихологии». С этим можно согласиться. Однако надо учитывать то обстоятельство, что эти знания представляли собой эмпирические представления, основой которых были непосредственные чувственные впечатления, полученные в процессе выслеживания зверя и охоты на него. Отношение первобытного человека к животному ни в коем случае не было созерцательным. Это было активное отношение охотника к главному объекту приложения его усилий.

Первобытные изображения зверей выполняли несколько практических функций, в том числе и функцию иллюзорного, магического замещения реального зверя. В тех условиях магическое отношение к животному не только не препятствовало, но, напротив, способствовало его реалистическому воспроизведению: чем более был похож «заместитель» зверя на него самого, тем сильнее были иллюзии, что обрядовое действо обеспечит обильную добычу.

Поэтому наивный реализм палеолитических рисунков и скульптур, так восхищающий современных зрителей, совсем не исключал, по нашему мнению, их использования в магических обрядах. Ведь в первобытной магии деформация реальности состояла не в измышлении особых иллюзорных объектов поклонения, а в том, что возникала ложная вера в мнимую связь между реальным действием людей (их обрядовой пляской, например) и результатами их последующих, также вполне реальных трудовых действий. Искажение действительности состояло здесь только вере в эту вымышленную, иллюзорную связь между реальными явлениями. Сверхъестественное в подобных зачаточных религиозных представлениях еще не отделилось от естественного, еще вплетено в ткань реальных событий и образов.

С этой же точки зрения следует оценивать особенности самых древних изображений человека. Большинство этих изображений представлено небольшими скульптурками женщин (так называемые «палеолитические Венеры»). Подобным фигуркам присуща одна важная черта – стремление наиболее ярко передать признаки пола: грудь, выпуклый живот и мощный таз. Характерно, что лицо совершенно не интересовало первобытного художника. По выражению А. П. Окладникова, «статуэтки оставались безликими». Если мы вспомним, что эти статуэтки создавались в верхнем палеолите, когда формировался материнский род, то станет вполне обоснованным мнение А. П. Окладникова, что «женские статуэтки эпохи палеолита имели связь с древним культом Плодородия, были культовыми предметами, талисманами и святыней жителей палеолитических поселений».

Другой вид антропоморфных изображений – так называемые «колдуны», или люди в звериных масках. Как бы ни трактовать эти рисунки (как отображение магических ритуалов, в которых участвовали люди в звериных масках, или как изображения мифических тотемных предков), остаётся несомненной связь их с первобытной магической или тотемической обрядностью.

Сказанное выше не означает, будто все палеолитическое искусство непосредственно связано с магическими и тотемическими верованиями и обрядами. Многочисленные украшения найдены, например, на так называемых «жезлах начальников» – пред- метах неизвестного назначения из рога с выбитым в верхней их части отверстием. На них вырезаны изображения животных (головы лошадей, северного оленя и т. п.), стебли растений, орнамент.

А. П. Окладников полагает, что художественные изображения на предметах бытового обихода и орудиях труда не имели иного назначения, кроме украшения. Интересно также отметить, что в позднепалеолитических стоянках найдены рассверленные раковины, использовавшиеся в качестве бус и подвесок. Все эти факты говорят о том, что эстетические потребности первобытных людей реализовались не только в их обрядовых действиях, но и в изготовлении орудий и в иных сферах жизни.

Можно предположить, что зарождавшаяся эстетическая потребность первобытных людей развивалась двух основных направлениях. Она реализовалась непосредственно в трудовой деятельности, прежде всего в процессе изготовления орудий труда и предметов бытового обихода. Здесь связь художественной деятельности с древней религией отсутствует. Другое направление реализации эстетической потребности – первобытный обряд, в котором связь зачатков искусства с первоначальными религиозными верованиями не вызывает сомнений.

Обряд выступал, по нашему мнению, и как первоначальная форма отражения такого явления духовной жизни первобытного общества, как миф.

ВТОРАЯ ЧАСТЬ