Чувство в искусстве и науке

Источник: журнал «Техника-молодёжи», №2, 1982 год. Автор: академик Н. А. Шило.

О той роли, которую играют в создании того или иного произведения искусства чувства и разум, сказано достаточно много. Когда размышляешь о соотношении их, невольно приходит в голову идея о единстве этих двух начал духовного восприятия реального мира, но проявления их в действительной жизни часто маскируются гипертрофированным развитием одного и подавлением другого.

Можно с уверенностью утверждать, что в основе многих стихов начинающих поэтов лежит только чувство – единственная в этом случае сила, ведущая руку по бумаге, на которую ложатся рифмы и ритмы, иногда корявые и несовершенные. Чувство по своей природе изменчиво и, словно струна арфы после прикосновения к ней пальцев очаровательной арфистки, начинает звучать, по степенно сбавляя силу своего мелодичного тона, который замирает и стремится к покою. Чувство непостоянно: оно требует поддержки, когда меняется настрой души. Единственной силой, которая в состоянии поддерживать его на соответствующем уровне, является аналитический ум. Он должен работать с чувством в паре; лишь в этом случае возможна трансформация чувственного восприятия в творимый или создаваемый предмет, то есть материализация чувства. Общеизвестно, что А. С. Пушкин так же много работал, как и глубоко чувствовал. В этом смысле с ним можно было бы сравнивать Леонардо да Винчи, вовлекавшего в свою творческую орбиту такие отрасли знаний, которые, казалось бы, не имеют к искусству никакого отношения, например, биологию, физику, ботанику, механику, математику. Однако природа связей чувства и интеллекта сложна и далеко не всегда на практике реализуется, даже если творческой натуре оба эти начала не чужды.

А. С. Пушкин и Леонардо да Винчи держали наготове аналитический ум, используя его в качестве безотказного инструмента во всех случаях, когда волнения сердца замирали, аккорды переставали звучать или в душу неожиданно врывались иные мотивы, нарушавшие гармонию творческого процесса. Оба они достигали редчайшей органической слитности чувственного восприятия и мастерства, труда и художественного воображения. С ними вполне можно сравнивать Моцарта, владевшего гигантскими способностями постижения глубины чувств, но творившего всегда с привлечением совершенного мастерства, которое он отшлифовывал в напряжённой работе, в изнурительном труде, без чего самые высокие или глубокие чувства не могут быть овеществлены в произведениях искусства.

Не могу не упомянуть ещё один пример удивительно сильной органической связи чувства и разума, их неотделимости в творческом процессе. Это очерк М. Горького «Город жёлтого дьявола». В нем автор свои чувственные восприятия всего виденного в Нью-Йорке настолько мастерски изложил, что довёл свой рассказ до филигранной отточенности, которая заставляет самые обычные явления, открытые напоказ всему миру, сверкать, подобно алмазу, под лучами упивающегося своей игрой света. Читая это удивительное по выразительности произведение, начинаешь физически ощущать, как дышит чудовищный кусок золота, пожирая людей, природу, здания. «Город жёлтого дьявола» по трагизму, ёмкости художественных образов, сочетанию крупных мазков с утончённой обработкой деталей, громкому звучанию можно было бы сравнить с таким оркестром, в котором слились воедино мелодии Штрауса н Моцарта, Вагнера и Чайковского...

Чеховская «Степь» могла бы быть, вероятно, отнесена к тому же классу творений, но «Степь» – однотонное произведение, полное неповторимого лиризма, который заставляет читателя волноваться, в пределах, правда, лишь ограниченного числа аккордов.

В искусстве уживается и находит благотворную питательную среду и другая черта творчества. Приходится часто сталкиваться с произведениями, выполненными на незаурядном профессиональном уровне, но лишёнными чувственного содержания, или оно проявляется не ярко, пробивается словно луч сквозь пелену густого тумана. Независимо от того, где они проявляются – в живописи или в скульптуре, в поэзии или в прозе, в музыке или в хореографии, – при всём внешнем совершенстве от них отдаёт холодом, безразличием, и, подобно Галатее, они не вызывают бурных и буйных эмоций. Вокруг них формируется галантное равнодушие или светское доброжелательство, которое в какой-то мере поддерживается модой или мастерским исполнением. О них ведут салонные разговоры, но за порогом тотчас забывают, как будто их вообще не существовало. Формальному направлению в искусстве чем-то родственна, например, развлекательная литература Запада, особенно Соединённых Штатов Америки, стихийно выбрасываемая на рынок в виде нескончаемого потока раскрашенной бумаги. Стержнем таких произведений нередко являются сексуальные проблемы, трансформируемые в извращённую форму, или преступления, герои которых рисуются сильными, всемогущими личностями. И то и другое собирает широкую аудиторию из молодёжи, по своей биологической природе всегда стремящейся скорее занять своё место в обществе, преодолев слабые физические стороны, в том числе и в отношениях между полами, – это стихийный профессионализм в искусстве, выполняющий формальный заказ различных социальных слоёв той или иной общественной формации.

Надо сказать, что отдельные образцы творений, выполненных в формальной манере, к сожалению, иногда попадают и на страницы наших журналов, проникают в градостроительные мастерские. История зарубежного искусства, пронизанного формализмом, показывает, что формализм притупляет людей, прививает молодёжи инфантильность, способствует формированию равнодушия и снижению активных жизненных сил общественного развития. Как формализм, так и бездушное ремесленничество разрушающе действуют на сохранность созданных в прошлые эпохи культурных ценностей (храмов, памятников, зданий, крепостных или иных сооружений), выработанных веками традиций, национальных обычаев; ставят под сомнение существующие уклады и государственные институты независимо от того, какое они несут содержание.

Я начал с того, что отметил несовершенство многих произведений поэзии, в основе которых лежит лишь одно чувство, но такие стихи как раз легко н пишутся, так как они почти всегда являются рефлекторным отражением мимолётной вспышки душевного волнения. Здесь чаще всего отсутствует мастерство, которому надобно учиться; оно требует постоянного совершенствования; у него есть свои законы и своя внутренняя логика. В этом легко убедиться, вспомнив Тредиаковского, взломавшего традиционную силлабическую тринадцатистопную ритмику стиха с женской рифмой и положившего начало современному поэтическому строю.

Произведения искусства возникают в определённой социальной обстановке, и только общество являлось и служит заказчиком и приказчиком творцам, чутко реагирующим на запросы эпохи.

Органическая слитность чувства и мастерства, чувственного и интеллектуального восприятия окружающей среды, гармония количественных определений развивающихся событий и воображения не являются свойством и особенностью только искусства; они в такой же мере, если ещё не в большей, присущи науке и политике. Не той, разумеется, политике, которая защищает интересы капиталистического мира, а настоящей, народной политике служения высоким идеалам, ярким примером которой является деятельность нашей Коммунистической партии и Советского правительства. Больше того, политика, как и наука, являющаяся социальной категорией, формирующей общественное сознание, неизбежно должна опираться на искусство. Политика же в особенности лишь тогда становится адекватно отражающим истинные процессы общественного развития явлением, когда до конца учитывает главнейшие тенденции развития, в особенности науки.

Красноречивым примером, подтверждающим сказанное, служит работа Ленина «Лев Толстой, как зеркало русской революции». Заметить, что в литературных шедеврах графа Толстого отразились все сложности и противоречия русской революции, со всеми её извилинами, подъёмами, падениями, специфическими национальными особенностями, мог только гениальный учёный, в совершенстве владевший чувственным восприятием реальной действительности, её самых глубинных процессов. В работе В.И.Ленина с предельной логичностью и выразительностью проанализирована сложнейшая проблема значительного периода развития России, на просторах которой разыгрывались битвы, в муках пробивались ростки грядущих перемен.

В статье В.И.Ленина поражают редкая для научных работ обнажённость чувства, нетерпимость, взволнованная пристрастность в суждении. Ленин как бы изливает душу в своей страстности, облачённой в блестящую литературную форму.

К наиболее поразительному примеру относится выдающаяся работа В.И.Ленина «Материализм и эмпириокритицизм», в которой исключительно сильно проглядывает гармония чувственного восприятия мира и аналитического понимания общественных процессов. В ней рассмотрены политические и социальные аспекты кульминационного периода мирового развития, требовавшие глубокого, с материалистических позиций истолкования намечающихся тенденций научной революции на основе последних достижений науки. В ней словно прожектором высвечены кризисные ситуации в самой науке, причём в таких её разделах, которые претерпевали глубокие преобразования, в частности в математике и физике. На основе самого общего методологического анализа и критики идеалистических явлений в философии, экономике определена общая основа, опираясь на которую впервые в истории естествознания с поразительной прозорливостью намечены пути развития науки.

Кажется просто невероятным, что такая работа могла быть выполнена. Вспомним, что это была эпоха, в которую подвергался критике «эфир», но ему ещё не было альтернативы; в хаосе социальных бурь и общественных катаклизмов, в муках зарождалась теория относительности. Многим представлялось, что рушится стройный мир, покоившийся на механике Ньютона. Но В.И.Ленин уже в работах Пуанкаре, позволивших впоследствии создать теорию относительности, увидел пути выхода физики из кризиса. Основой современного естествознания является материальный мир, его объективное, независимое от сознания человека существование.

«Материализм и эмпириокритицизм» прозвучал похоронным звоном для всех идеалистических концепций независимо от того, где они находили питательную почву: в экономике капитализма, в развитии революционного процесса, в критике отдельных его разделов. Они выходили из кризисного состояния, из тупика в виде новых концепций и новой квантовой механики, вторгавшихся в микро- и макромир, в которых механика Ньютона бессильна была объяснить явления и процессы, отчего многие учёные обратили свои взоры к божественному началу мироздания, к высшему творцу. Всё сделанное в этой гениальной работе требовало как исключительно тонкого чувства создавшейся ситуации, так и обширных естественнонаучных знаний, которыми часто не владели даже учёные, специалисты каждый в своей области.

Невольно приходит на память юношеское увлечение К.Маркса стихами. В юные годы пристрастие К. Маркса к поэзии оставило глубокий след во всех его капитальных научных трудах, которые выполнены им за все годы жизни. Когда читаешь одно из самых сложных его произведений – «Капитал», – в котором переварен гигантский по масштабу материал, включающий колоссальное количество цифр, фактов, событий, сопоставлений, то глубоко, как-то даже физически, ощущаешь, с какой поэтической силой он написан. Доставляет высокое удовольствие, перелистывая страницу за страницей этого уникального и единственного в своём роде произведения, следить за пафосом и высоким чувством, с которым оно написано.

На всех произведениях К. Маркса лежит печать глубочайших переживаний н высокого чувства, которые вложены автором при их создании. То самое чувство, вызвавшее в своё время страстное решение служить делу рабочего класса – благородному делу, которому он посвятил свою жизнь. И, как уже говорилось, не только в «Манифесте», но даже в «Капитале» можно видеть его эмоции. Вместе с тем именно К. Маркс является образцом учёного, свободно владевшего многими отраслями естествознания, легко и непосредственно разбирающегося в самых различных науках, на основе достижений которых создавались его труды в области политэкономии, философии, истории н др. Ему не были чужды физика и химия, геометрия н алгебра, история н археология, этнография и военное искусство. Знакомые с наследием этого учёного вряд ли решатся предъявить требования к ссылкам на соответствующие работы, совершившие переворот в умах человечества.

Таким образом, эмоциональная сторона в научных трудах К.Маркса прослеживается от ранних юношеских поэтических произведений до последних страниц крупнейших многотомных исследований, отражавших и опиравшихся на достижения естествознания и гуманитарных дисциплин; при этом пророчески учитывались и главнейшие тенденции их развития в отдалённом будущем. Вероятно, именно поэтому легко улавливаются в работах энергичная интонация, сарказм, ирония, юмор. Они причудливо переплетаются со спокойным расчётом, выкладками н цифрами, иллюстрирующимися фундаментальными законами математики, физики, химии или взятых из арсенала других наук, когда этого требовали доказательства выдвинутых положений или открытых законов развития человеческого общества. Поистине трудно найти более яркий пример, где бы чувство так глубоко проникало в научный процесс, которому очень часть приписываются аскетизм и затворничество.

Гармоническое сочетание интеллектуального н чувственного восприятия окружающего мира в равной степени было свойственно Ф. Энгельсу. Оба корифея науки творили с одинаковой эмоциональностью, как величайшие поэты, но в той области, которая требовала глубочайших, разносторонних знаний. Именно в этом заключается живая доходчивость всего созданного К. Марксом и Ф. Энгельсом, открывшими поистине новую эпоху в развитии естествознания ь положившими начало правильному пониманию общественных процессов Искусство и наука в их произведениях являются двумя сторонами одной медали, отлитой из той самой крепчайшей стали, из которой ковались мечи сказочных богатырей, неизменно разивших своих разнообразных противников.

Рассматривая проблему чувства в искусстве и науке, хотелось бы остановить внимание на Н.И.Лобачевском. Действительно, существует скверное упущение историков науки и досадный ущерб нашего русского патриотизма, способствовавшего замалчиванию или, по крайней мере, очень скромной популяризации того раздела науки, без которого, быть может, н не смогла бы возникнуть теория относительности. Основой подобных гениальных открытий часто называют интуицию.

Второе, что привлекает в Н. И. Лобачевском, – это героизм опережения своей эпохи. Как трудно отстаивать своё, когда никто тебя не воспринимает! Такие героические поступки немыслимы без эмоций, без убеждённости в своей правоте. Именно в этом следует искать чувственное начало Н. И. Лобачевского.

Глубина чувства и аналитический талант автора неэвклидовой геометрии были бездонны. Н. И. Лобачевский внёс свой фундаментальный бессмертный вклад в развитие науки почти за восемьдесят лет до окончательного формирования теории относительности. Время от Н. И. Лобачевского до А. Эйнштейна отличалось сложным и извилистым развитием естествознания, происходило формирование, как теперь говорят, банка знаний. В это время родилась эволюционная теория Дарвина, были написаны фундаментальные труды по диалектическому материализму и политической экономии, получили всеобщее признание работы Планка и Больцмана, большой вклад в развитие физики внёс Пуанкаре, были годы подъёма и спада, оптимистических прогнозов и разочарований...

Итак, я подошёл к А. Эйнштейну, о котором написано много книг и статей. Я думаю, что его чувство, только частично проявлявшееся в незаурядном мастерстве игры на скрипке, проявлялось и в неотступном обдумывании проблем мироздания, в анализе тупиков, закрывавших движение физики вперёд. Вряд ли имеет смысл пространно останавливаться на высоком и глубоком чувстве, сочетавшемся, причём в наиболее совершенной гармонии, с аналитическим, в самом строгом значении этого слова, мышлением, характерным для этого учёного.

А. Эйнштейн, обладая тончайшей чувственностью, заметил серьёзные изъяны в объяснении многих естественных явлений, которые должны были описываться соответствующим классом уравнений, а заметив это, он составил и решил эти уравнения.

«Маленький человек», каким он числился среди коллег, мог решать грандиозные проблемы, опираясь на чувство. Без эмоций такое попросту невозможно И уже став всемирно известным учёным, он упорно работал, обуреваемый чувствами, над единой теорией поля, которая описывала бы как электромагнитные, так и гравитационные явления – это было бы, конечно, красиво. Весьма симптоматично: геометрия Н. И. Лобачевского не ликвидировала эвклидову геометрию, ограничив лишь область её применения, а физика, получившая свои строгие пределы после работ А. Эйнштейна, не ликвидировала механики Ньютона, оставив ей ту область, для которой она, в сущности, и была создана.

И наконец, мне хотелось напомнить ещё об одном гении, нашем соотечественнике, вмещавшем в своей душе глубочайший лиризм и величайшую широту исследований в точных науках, – это М. В. Ломоносов. Всем известен его вклад в развитие науки, причём в самых разных разделах. Многие читали его стихи, написанные просто и свободно, словно М. В. Ломоносов только тем и занимался, что писал стихи.

Большего о М. В. Ломоносове, чем уже написано о нём, не скажешь. Но меня всегда удивляла одна деталь: почему присуждаются высшие премии имени М. В. Ломоносова только за труды, выполненные в области точных наук? Почему остаются в стороне в этом случае те, кто занимается поэзией, геологией, наконец, химией, то есть учёные, работающие в тех сферах науки, в которых М. В. Ломоносов был и остаётся корифеем, хотя он и «пришлёпал» пешком в Москву с севера России? Да, мы часто не замечаем тех, кто на своих плечах несёт нелёгкий груз научно-технического прогресса, или замечаем потом, когда со стороны обратят на то наше внимание...

Прежде чем поставить точку под написанным здесь о чувстве в искусстве и науке, мне хотелось обратить внимание ещё на одну сторону его внешнего выражения – на увлечённость. Она в равной мере может проявляться как в искусстве, так и в науке – во всех отраслях человеческих знаний. Больше того, увлечённость или целеустремлённая активность, переходящая в одержимость, может развиваться у всех членов общества, вовлекаемых в прогресс, независимо от рода деятельности – всё равно, занимаются ли они умственным или физическим трудом. Увлечённость можно рассматривать как стимул высочайшего чувства, хотя, видимо, в самом широком философском значении эти два начала активной деятельности вряд ли возможно отделить. Но увлечённость бывает длительной и постоянной, примером чего служит работа А. Иванова над полотном «Явление Христа народу», над которым он работал ни много ни мало двадцать лет.

И уж конечно, невозможно найти более яркого, я бы сказал, более масштабного и более стойкого увлечения, которое можно было бы противопоставить страсти Сергея Павловича Королёва – человека, положившего начало новой эры в развитии общества – космической. Всё, что делалось до этого, единственного в своём роде учёного, делалось на Земле, а конструктор и строитель планеров из Коктебеля вслед за Циолковским увлёкся идеей выхода в космос и блестящим образом её осуществил, претворил в жизнь.

От планера и до космических ракет с человеком на борту – таков путь Сергея Павловича Королёва. Его пройти можно было, только опираясь на всю сумму знаний, накопленных человечеством, и при этом до самозабвенности увлекаясь проблемами, материальная сущность которых для окружающих была столь же призрачна, как и нереальна, – конец этого бесконечно трудного пути в неизвестное видел лишь один человек – С. П. Королёв. Но он к тому же не только видел, но и знал, физически представляя все средства и способы достижения цели.

Мы, современники С. П. Королева, прошли слишком малую дистанцию от того времени, в котором творил, мечтал и достигал цели, казалось в непостижимом, этот гигант, чтобы во всем величин оценить его гениальность и всё содеянное им. Чем больше человечество будет удаляться в будущее от первой половины двадцатого века, тем ощутимее будут вырисовываться величие С. П. Королева и его первые космические ракеты, в которых материализовались мечты человечества: оторваться от Земли, выйти за её пределы.

Своему увлечению, основанному на глубоком чувстве, гармонично сочетавшемся с ворохом до этого выработанных человеческих знаний, С. П. Королев посвятил всю жизнь, и ни разу, ни в одном случае, какие бы ни встречались превратности на пути, он не изменил ему и этим превзошёл, пожалуй, многих, а может быть, и всех увлекавшихся проблемами, менявшими судьбы человеческого общества.

Увлечённость С. П. Королева своими корнями уходит к К. Э. Циолковскому, интуитивно почувствовавшему наступление космической эры и впервые показавшему реальную возможность отрыва человека от Земли на реактивных аппаратах. Найденные им конструктивные решения, вероятно, послужили ярким прологом к развитию ракетостроения, ставшего важной, а может быть, даже самой главной чертой современной эпохи. Но эта область требовала разработки громадного теоретического аппарата, который мог быть создан только владевшими неограниченными возможностями прикладной математики. Её развитие возглавил М. В. Келдыш, получивший всемирную известность за свои работы учёный, уже в юношеские годы осознавший, что фундаментальные решения научно-технического прогресса лежат именно в этой отрасли знаний. Он, так же как К. Э. Циолковский и С. П. Королев, до самозабвения увлёкся решением сложнейших и многообразных задач космических полётов. Теперь весь мир знает, что на плечах этих трёх апостолов науки н инженерной мысли человечество вознеслось в космос, добралось до других планет солнечной системы и всё выше и выше поднимает занавес, за которым веками скрывалась заманчивая тайна вселенной.

Подобные случаи увлечённости в искусстве и науке не часто встречаются, и нередко именно эта черта является основой в достижении целей, какие бы трудные и тернистые к ним ни были тропы, – легион учёных, художников, поэтов, скульпторов, архитекторов, музыкантов, композиторов, увлекаясь, достигает вершин, до которых не добраться, не обладая этим завидным качеством.

Вместе с тем увлечённость может порождать н нездоровые или негативные тенденции, если она не имеет под собой базиса фундаментальных знаний или не сочетается с мастерством, умением анализировать результат творческого процесса, привлекая при этом всю сумму знаний, накопленных человечеством. Именно это подчёркивал В. И. Ленин в своей замечательной речи на III съезде комсомола.

Напоминанием об этом я и хочу закончить разговор о великой роли чувства как в искусстве, так и в науке.